Впервые я увидел эту деву
с лицом побитого и бледного кадавра.
Когда она выпытывала цену
своих лекарств
у продавца кентавра.

Ей продавец ответил раз десятый
почём весь ворох антидепрессантов.
Но деве черт мерещился горбатый
в компании архангелов-мутантов.

Ей было двадцать семь,а мне тридцатник
исполнился в испарине июля.
И я угрюмый и бесстрашный ратник
спросил как звать её. Она сказала: "Юля"

Мы вышли из аптеки в август месяц.
Над городом раскинулось веселье.
Я был обычный и небритый слесарь
по состоянию душевному с похмелья.

" Что с вами происходит, расскажите"-
- спросил я милую со множеством пакетов.
- "Я в панике товарищ, уж простите,
ведь никогда, никто мне не дарил букетов,

с их радужным и пряным ароматом.
Всё мое тело скручено из нервов.
Мне остаётся дальше заливаться ядом
страдания
и чернословить скверно."

- "Зачем вам это самобичевание ?!
Я вам куплю букет из орхидей.
И вы, укрытая под северным сиянием
любви,
забудете о панике своей."

И я купил цветов и проводил её
до старого,разрушенного дома.
Хотел узнать когда
мы встретимся ещё,
чтоб одарить её вниманьем снова.

Но в золотых лучах жаровен поднебесных
она мне с хрустом оторвала руку.
Вместе с цветами орхидей чудесных.
И стала жрать её с противным звуком,

хрустя хрящами и сочась слюной,
обгладывая мясо до кости.
Кровавый рот её смеялся надо мной
и разрывал мою конечность на куски.

Я был шокирован и в ужасе лежал,
вдыхая легкий, тополиный пух.
Горячий август надо мной пылал,
но вскоре, как и я ,потух.

Мне вдруг привиделся из детства странный сон.
Я в зоопарке под названием " Циклон"
держу сердечко на ладонях потных.
Вся живность дико смотрит мне в лицо.
А мать даёт мне подзатыльник и орет:
"СЫНОК !!
НИ РАЗУ В ЖИЗНИ НЕ ДРАЗНИ ЖИВОТНЫХ !"

P.S . Карлик танцует брейк-данс с одной рукой под тенью хвойных сосен. В свете ,льющемся сквозь кроны деревьев.

Отрывок из поэмы " Влюблённые в осень "

КАРЛИЦА ДЕМАТЕРИАЛИЗАЦИИ

Мне снились звезды, догоравшие на воле
в степи взлохмаченной, как медная корщетка.
Юдоль ветров в оранжевом подоле
вплывала в розовый закат как лодка.

Там где заканчивалась степь подпорка,
и пропасть множила затеряные крики.
Крошилась в бездну земляная корка,
и корни древ свисали вглубь как пики.

Там в пустоте застыли шлейфы мнимых
прогулок в Диснейленд распада
звенящих сфер ,по вечности гонимых,
как сладкий газ в бутылке лимонада.

А я всё двигалась и двигалась к обрыву
взглянуть хоть раз в перефирию рая.
Вся моя женственность готовилась
ко взрыву
от солнечных прикосновений мая.

Я напевала :

"Ну отчего ж мы так непостижимы
когда в карманах кровоточит горе.
Когда ветра сдувают с глаз зажимы
никто не прячет взор и выливает море.

В зрачках плескается извечная фривольность,
высвобождаясь волевым разрядом.
Глубокий свет, пробив грудную полость,
искрится огневым нарядом."

Вся моя магия, что тайною покрыта,
снуёт в мясистых оболочках веры.
Дробясь в корпускулы от сказочного быта,
дабы сгорели все крамольные химеры

бессмысленно всепроникающего эго,
затмившего собой прекрасный космос.

Затем я пробудилась и сказала :

"Мой образ -
это бабочка Харона.
Или птенец,
летящий через льды.
Меня зовут Психея,
я - душа любого
неидеального создания
любви."

P.S. В лучах осеннего солнца карлица разводит в стороны свои пурпурные крылья и тихо парит над лесным покровом в стае небесно-голубых бабочек.

1.

" Добрый вечер ,любимый Володя.
Мне так нравится видеть твой свет.
Я парю над землей, сумасбродя
по закатным осколочкам лет.

Мы живем вместе с "внуком" в квартире.
Он остался давно без родни.
Мы немного потеряны в мире.
Наши души на треть пустыри.

Я бледна и мой возраст кащея.
Я кормлю им в обед голубей.
"Внук" умен и читает в аллеях.
Правда ищет закладки у пней.

Я ему говорю - "Растеряша !"
Видя блик его пляшущих глаз.
Он молчит и в бреду антуража
мечет ворох несвязанных фраз.

Он такой элегантный "Pedante".
Может вызубрить стих назубок.
Полпоэмы заветного Данте
прогудел мне в косматый висок.

Я синела, желтела, бледнела.
Начал вечером кончил к утру.
И измерив давление съела
две таблетки " заштопочему".

Юмарю , как ты видишь , Володя.
Но не в этом проблема моя.
В Воркуте мы живем, колобродя
по изнанке распятого дня .

Утром вновь кипячу я кристаллы,
что в провалах грудных проросли.
От бездонных ночей, как порталы
в мир тяжелой, уральской тоски.

Дверь входная скрипит от ветрища.
В доме тлен и усопших ростки
из полов , из дивана , из тыщи
тонких щелок раздутой доски.

Что ж ты,ангел,мне дверь не поставишь !
Чтоб мы с внуком не мёрзли зимой .
Я так жду тебя здесь, ты же знаешь.
Мой могучий TV-Домовой !

Зенки ящериц в лютом морозе
у пьянчуг, окружающих нас.
Тундра в белой храпит сахарозе.
Видит сны. Оживает на час.

И тогда нам мерещатся боги.
Лес зовет только избранных в глушь.
Где их ждут исполинские "доги"
из голодных ,прожорливых стуж.

Люд редеет в посёлке белесом.
Шепчет снег голосами их тел.
Бог дымит золотой папиросой
глядя в наш заводной беспредел.

Небеса ! Ах как пахнут закатом !
Даже здесь он имеет амбре.
Пахнет жизни пустым суррогатом.
Бормотухой химозной в ларьке.

"Отпустите меня в Гималаи "-
воет "внук" в ожерельях луны.
С бледным корешом в уличном лае
на задворках великой страны.

Водка нежно целует их глотки.
Дым табачный трезвит на чуток.
Ореолы парят в околотке.
Дует нежный, как смерть, ветерок.

Жизнь моя каждодневная тряска.
Дискотека давлений и бурь.
Днем мне снится болотная ряска.
Ночью манит Христова лазурь.

Я желаю как ты голосить,
быть здоровой с прекрасной улыбкой.
Только рвется сосудиков нить.
Тишь загробная кажется близкой.

Забери меня мой президент
вместе с внуком вселенски красивым.
Я простуженый твой пациент
из палаты бескрайней России !

2.

Стук за дверью послышался Прасе.
Звон в ушах её вывел на свет.
Сам Владимир на белом Пегасе
у парадной промолвил :- "Привет."

-"Знаю,мать,ты ждала меня долго
в этой смертной своей Воркуте."
-"Вот садись на коня , балаболка,
полетим по извечной мечте."

-"Ах, как перстни твои меня манят"-
отвечает Евпракса ему.
- " Ты как будто сервиз из Китая.
Так красив. Что я прям не могу..."

Вот уж сердце моё замолчало.
Как же ласково лижет огонь
мою прошлую жизнь, где начало
всех невзгод скрыла мамы ладонь.

Там все взоры настолько невинны.
Там играет в деревне гармонь.
Наши образы лиц ювелирны.
В наши души весь космос вмещен.

Где в росе такой чистой и вкусной
мы бежим по рассветным лугам.
Жизнь нам кажется чуточку грустной.
Только чуточку. На миллиграмм.

Рыба спит в торфяной воде,
в первозданной свободе действий.
С бесконечным желанием съесть
всё что падает в бурую бездну.

И с рожденья во мглистые дни
рыбу гонит бурлящая вечность,
расточая речные дары
в пузырях безграничных и встречных.

Рыба спит и ей снятся холмы,
горы темного липкого ила
в смоляной амальгаме воды,
тусклый свет из подводного мира,

и во тьме этой всей суеты,
в сфере, полной  чешуйчатой рыбы,
исчезают чернильные дни,
забирая с собою чернила.

Рыба ждёт наступления зари,
петушиного крика деревни,
когда утро раскинет лучи
и оставит на плоскости речки

ярко-красные  стекла воды,
чтобы рыбе под ними разлечся
и смотреть сквозь прозрачное небо
на другую воздушную сферу,

с любопытством расширенных глаз,
наблюдая за птичьим круженьем,
выпуская пузырики фраз
о небесной и странной материи,

расцарапанной утром для масс
белокурых фигурок в движении,
всё плывущих в цветную гуашь
горизонтов сырого безвременья.

Козырьки городских моллюсков,
потонувшие в зелени лета,
испускают людские туши
в раскаленные улицы света.

Вакханалией птичьих кружений
город связан в моторе пространства,
и никто не способен разрезать
эту связь перспективы и танца.

К монотонности душных районов,
где толпа жжет пушистые кучи,
приближается ливень сезона,
омывающий города кущи.

И на каждом сыром километре,
на зажаренном солнцем проспекте,
дождь дырявит июльскую сферу,
подвергая весь город расстрелу.

Дети Чукотки узреют мираж
с белоснежных холмов индевелого мая,
когда космоса даль
разукрасит пейзаж
алым цветом вершин
ледоходного края.

Молоком бледно-желтого круга луны
засверкают глаза у оленей,
и над стадом рогатых
проплывут корабли
из чернильного моря вселенной.

Крик детей в свисте севера стихнет,
к алым далям потянутся шеи,
и малютки от дивного вскрикнут,
на бездонное небо глазея.

Исчезая в румянцах заката,
горизонт узурпируя формой,
неизвестные глазу громады
тень прольют на кристальные толщи.

Рык огромных,гудящих материй
из галактик,известных лишь звездам,
пролетая сквозь щели селений,
в льды пурпурного моря уткнётся. 
    
В швы далеких ,замерзших полотен
мраком космоса вечного канет
этот яркий мираж на Чукотке,
на земле отчужденного рая.

Морозный вечер...
Заиндевевший вид оконных стекол.
Объектов четкость слезит зрачок.
Белесый пар гортани в профиль,в воздух...
Скрипит балкон.
Оранжевая полоса
размазанного солнца красит
на западе осколки облаков,
и город,в ожидании ночи тает
от суммы,брошенных на плоскости углов.

Рыбы неона на бархатном фоне.
Локоны топлива шьют небеса.
Выше их только ковши и тритоны,
медведицы малой
кристальная тьма.

Лица с глазами, покрытыми слизью
девственно-белой,
молочной луны,
в пасть городскую,
раскрытую свистом,
бессовестно тянут носы.

Осени месяц
чернильный,холодный,
с полчищем голых,уснувших берез,
нас пропускает
в замёрзшие формы,
в самое честное
времечко грёз.

Плыл по комнате лунный налет,
вместе с дымкой лиловой вился.
Всюду черный ,извилистый лед
над кроватью моей громоздился.

Я вгляделся в оконные стекла.
В сон закатного мармелада.
По асфальту неслась и блекла
символистика листопада.

Где-то в черном,жилом колодце,
словно в пасти супрематизма,
осветило белесое солнце
нечто с признаком гигантизма.

Артефакта горящий контур
в цвете синего фианита,
озарил новостроек когорту,
панораму российского быта.

Задрожала ледовая глыба,
заискрились фонарные космы,
проплыла красноглазая рыба
над домами в неоновый космос.

Треснул лед с бирюзовой пылью
на сосудистом барельефе,
окотив ярко синей слизью
голытьбу городских деревьев.

Исполинских размеров сердце,
из бездонных глубин вселенной,
оросило осенний вечер
жидкостью криогенной.

Я стоял у окна и слышал
наростающий ,льдистый ветер.
А крылатые, черные мыши
двери комнат сносили с петель.

Полыхала астральная мгла
переливами звездных скоплений
из портала ночного котла,
как из пригоршни сновидений.

По прозрачным ,раскинутым льдам,
по багряным коврам из клена
внеземное стремилось к вратам
неизвестного пантеона.

Клюворылые твари небес
озирали златыми глазами
ярко-желтый ,пылающий лес,
населенный трехглавыми псами.

Мертвецы покидали погост,
направлялись в жилые кварталы.
И на каждом светился нарост
отвердевшей ,сиреневой лавы.

Они шли ,чтобы встретить живых,
чтобы сонных их в танце возвысить
над собой и над миром кривых
неопрятно-ландшафтных покрытий.

Выносили на улицу их
и пускались в ужасные танцы,
с круговертью неистовых нимф,
в источаемом ими багрянце.

Пузырилась и пенилась даль
разноцветным  мерцанием были.
Меж домами паучью вуаль
скоростные ветра серебрили.

Пауки выползали из гнезд,
бывших прежде заброшками града,
где бездомных убежища слез,
где их боль в пустоту отступала.

И неся на покатой спине
ярко-красный, рубиновый крест.
Пауки исчезали в огне
запредельно-прекрасных естевств.

Существа фантастических форм,
завихрения розовой вьюги
оголтело неслись с платформ
в эпицентр ночной кали-юги.

Гром и скрежет разверзнутых бездн
в сновиденческой ,приторной яви,
словно храп запредельных божеств,
разносился в вороньей ораве.

За спиной моей сильный хлопок
тронул тишь коридорного рая
Из просвета белесый дымок
повалил к потолку извиваясь.

Полный звездной и лунной воды,
заморгал перломутровый глаз.
На ледовом рельефе стены
проступила узорная вязь.

Плыл по комнате лунный налет,
хладнокровную нечисть неся.
И я думал меня засосет
эта зыбкая перекись сна.

Наконец, я прошел в коридор,
игнарируя призрачный стан.
Дверь открыл и мой пристальный взор
пал на взорванный телеэкран.

Из него, словно пена из ванн
на ковер выползало нутро.
Черно-белых помех и гирлянд,
и кружилось нахальное зло.

Голограммы бормочущих лиц,
титры глупых ,несвязанных слов,
выползая с экранных границ,
заполняли пустующий кров.

В тех мерцающих ,серых цветах,
в самом жерле зыбучих помех.
Заблудившийся в черных песках,
бог по тихому скрылся от всех.

Пробираясь сквозь холод и лед,
нежной поступью милая шла.
И несла мне оранжевый плод,
ночью сорваный в прериях сна.

Плыл над городом бархатный сон.
В нем купались земные ветра.
Целовался божественный звон
в каждой луже с водой октября

Тонкой нитью вольфрамовой свет
проколол горизонта сырьё.
И над городом вспыхнул рассвет
трансформируя наше жильё.

Громады космоса в чернильном океане
спускают дрожь в ультрамарин зари.
Пока над жерлом заводского стана
клубится дым,и дребезжат станки.

Пока рассвет полощет глотки улиц,
и сизый сумрак оживляет лай.
Вечно гудящий,дребезжащий улей
гремит в темно-лиловых льдах.

Всё это выглядит намного краше.
Когда на утро не смываешь сна.
Когда выходишь на дорогу раньше
чем колкая , расхристанная мгла.

Когда идешь мимо кривых бараков,
а за плечами остаётся вой
механизированных динозавров
для нас с тобой.